Лик смерти - Страница 122

122

— Я вам признаюсь, — сказал Кабрера. — Я расскажу обо всем. Я с удовольствием сообщу, где находятся заложники. — Его голос был мягким, лиричным и даже слегка благоговейным.

Алан задумался, потер рот, внезапно встал, наклонился к Кабрере и ткнул в него своим огромным пальцем:

— Мистер Кабрера, мы знаем, что вы не тот человек, за которого себя выдаете!

Умиротворение в глазах Кабреры сменилось тревогой. Он открыл от удивления рот, закрыл, снова открыл. Впрочем, через мгновение ему удалось взять себя в руки. Его губы решительно сжались, а глаза стали печальными, хотя выглядел он по-прежнему миролюбиво.

— Извините. Я не понимаю, что вы имеете в виду.

Алан разразился хохотом, безумным и явно зловещим. Просто жутким. Я бы забеспокоилась, если бы не знала, что это игра. Затем он улыбнулся и погрозил пальцем Кабрере, словно хотел сказать: «Ах ты, старый пес! Кого ты хотел обмануть?!»

— У меня есть свидетель. Мы знаем, что вы не тот, кого мы ищем. Единственное, что нас интересует: почему вы работаете на этого человека? — Голос Алана стал тихим, мягким и тягучим, как сгущенка, намазанная на блины. — Эй! Я с вами разговариваю! — снова крикнул он.

Кабрера подпрыгнул и отвел глаза. Переменчивость Алана, метание из одной крайности в другую встревожили Кабреру. У него задергалась щека.

«Он подвергался пыткам, — говорил мне Алан перед допросом. — А пытка, в сущности, состоит из чередований наказания и утешения, цель которых — сломить волю жертвы. Мучитель кричит на жертву, обзывает последними словами и тушит об нее сигареты, а затем собственноручно смазывает ожоги мазью и вообще превращается практически в мать Терезу. В итоге жертва будет мечтать лишь об одном». — «О парне с исцеляющей мазью и ласковым голосом?» — «Совершенно верно. Мы не собираемся тушить о Кабреру сигареты, но колебаний между яростью и добротой будет достаточно, чтобы вывести его на чистую воду».

Кабрера покрылся потом.

— Мистер Кабрера, мы знаем, вы должны были здесь умереть. Допустим, мы решили сфальсифицировать вашу смерть. Заставить всех думать, что вы получили пулю при оказании сопротивления, — произнес Алан уже нормальным голосом.

Кабрера смотрел на него заинтересованным, полным надежды взглядом. Трудно было понять, о чем он думает.

— Если вы поможете нам, — продолжал Алан, — мы вынесем вас отсюда в мешке для трупа. — Он откинулся на спинку стула. — Если же вы не будете помогать нам и не дадите помочь себе, я вышвырну вас отсюда, поставлю перед камерами, и преступник узнает, что вы все еще живы.

Хотя Кабрера молчал, я видела: в нем происходит борьба. Он проницательно взглянул на Алана… и уставился в пол. Он весь поник. Щека больше не дергалась.

— Я не беспокоюсь о себе. Как вы не понимаете? — промолвил он покорным и совершенно спокойным голосом.

Трудно было узнать в этом мягком, тихом человеке хладнокровного террориста, который ворвался в здание ФБР и устроил побоище. «Каково же истинное лицо Кабреры? Вероятно, у него их два».

— Смысл ясен, — сказал Алан. — Я только понять не могу, какое это имеет отношение к вам. Просветите меня.

И вновь испытующий взгляд, только более долгий.

— Я все равно скоро умру. Я сам виноват, больше никто. Слабость к женщинам, нежелание предохраняться. Я получил по заслугам. У меня СПИД. Но порой я успокаиваю себя. Я говорю себе: «Возможно, виноват не я один». Я был… надо мной издевались в детстве.

— Издевались? Как, сэр?

— В течение недолгого, но ужасного времени я принадлежал порочным людям. Они… — Кабрера отвел взгляд. — Мне было восемь лет. Они… украли меня, когда я пошел за водой. Украли… и в первый же день изнасиловали и избили. Меня хлестали по ступням, пока кровь не потекла ручьем. — Его голос стал тихим, едва слышным. — Когда нас били, то заставляли говорить: «Ты мой Бог. Благодарю тебя, Господи». Чем громче мы плакали, тем сильней нас били. Нигде больше, только по ступням. Вместе с другими детьми, мальчиками и девочками, нас привезли в Мехико. Поездка была долгой, нас заставляли молчать угрозами. — Кабрера взглянул на меня, и мне показалось, что сейчас он заплачет кровавыми слезами. — Иногда я молился, молился о смерти. Мне было больно… Болело не только тело.

— Я понимаю, — сказал Алан.

— Возможно. Возможно, вы понимаете. Но это был сущий ад, — продолжал Кабрера. — В Мехико мы иногда слышали, о чем говорила охрана, и из разговоров поняли, что в ближайшие месяцы нас отправят в Америку. Что наше воспитание будет закончено и нас продадут за огромные деньги.

«Торговля людьми, — подумала я. — Круг замкнулся».

— Я будто сорвался в пропасть, понимаете? Я рос в очень религиозной семье и верил в Бога. В Иисуса Христа, в Деву Марию. И наедине с собой я молился, молился неистово, но все равно пришли эти люди и причинили мне боль. Я тогда не понимал всей полноты Божьего замысла… И в эту темную пропасть, когда отчаянию моему уже не было предела, Господь послал ангела. — Кабрера улыбнулся при этих словах, глаза его засияли, а голос вошел в определенный ритм, подобно волне, которая накатывает на берег. — Он казался особенным, этот мальчик. Он был младше меня, меньше меня, но он не потерял свою душу. — Кабрера посмотрел мне прямо в глаза. — Я сейчас объясню. Мальчику исполнилось всего шесть лет, он был очень красивый. Такой красивый, что его насиловали чаще других детей. Каждый день, а иногда и по два раза на дню. Однако он приводил своих мучителей в ярость. Потому что никогда не плакал! Они хотели видеть его слезы, а он отказывал им в этом удовольствии. И тогда они избивали мальчика, чтобы заставить плакать. — Кабрера печально покачал головой. — Разумеется, в итоге они добивались своего. И все же… он не потерял свою душу. Лишь ангел мог так сопротивляться. — Густаво Кабрера на секунду закрыл глаза. — А я не был ангелом. Я потерял душу, я все глубже и глубже впадал в отчаяние. Отворачивался от лика Господня. Я хотел покончить с собой. Думаю, он почувствовал это. Он стал приходить ко мне по ночам, тихо разговаривать и гладить по лицу. Мой прекрасный белый ангел. «Да сохранит тебя Господь, — говорил он мне. — Ты должен верить в него и не терять веры». Ему было только шесть, или, может, семь лет, однако он говорил как взрослый, и его слова меня спасли.

122